Здесь зрителям лучше сидеть подальше — в идеале на ярусе осветителей: с высоты выстраивается самая верная перспектива. Оттуда с возней и гиканьем сбрасывают черный куль из тряпок и перьев, и сам творец в неизменном красном свитере следит за изгнанием демона с небес и за началом спектакля.

К упавшему подбегают художники — что-то расправляют, разглаживают, и вот из бесформенной кучи по-врубелевски выступают надменный профиль, рука, птичья лапа, крыло. Тонкие тросы поднимают поверженного вверх. Теперь он парит над землей, а земля послушно бежит перед ним — блюдце сцены превращается в экран, на котором сменяют друг друга рисованные города, пейзажи, эпохи. Над ними же летит и рисованный человечек — Икар. Но это не магистраль истории, а маленькая ее деталь, главное впереди.

Круглая площадка вместе с артистами опускается еще на ярус вниз, и начинается сотворение. Малярные кисти, ведро черной краски — и нарисован первый сюжет: Адам и Ева. Змей — человек в прозодежде — заталкивает Еве в вырезанный рот яблоко, бумага рвется, ее комкают, под нею черная пленка и новый белый лист для нового сюжета, и так без конца. После всемирного потопа, стирающего следы неудачных рисунков, на новом листе появляются подсолнухи Ван Гога, их складывают из грампластинок и желтых резиновых перчаток. А на следующем — бумажный Гоголь, сжигающий второй том. Импровизация о творцах становится прелюдией к истории Демона и погубленной им Тамары — прелюдией, которая затмевает канонический сюжет. От него остается немногое, но самое важное. Рисованная, из пестрых народных тканей и ватников собранная свадьба, где у жениха вместо лица портрет Лермонтова, да финальный дуэт из оперы Рубинштейна. Эта музыка ставит точку — на лист, где распластана поющая Тамара (Анна Синякина) и выложен из веревки демонический профиль, опрокидывается ведро черной краски. Она растекается слезой — той самой, что прожигает камень. Не говоря уже о публике.

На Западе визуальные искусства давно стали театральной рутиной, у нас же попытка включить на сцене видеопроекцию до сих пор кажется авангардом. Тем удивительнее видеть постановки Дмитрия Крымова. Он не подражатель, он буквально плоть от плоти русского театра. Он хранит дух старой культуры, соединяя его с той свободой фантазии, которая дарована только художнику. Ну теперь еще и тем, кто придет в зал «Глобус», конечно.